Вы помните, вы всё, конечно, помните:
Светланка наша заболела вдруг.
Вот Эренбург мотается по комнате,
А на лице страданье и испуг.
А на кровати Костин распластался,
Он и не хочет даже слез скрывать,
Ведь он как будто сиротой остался,-
Ведь для него Светланка, словно мать.
Валерий Коробов в тоске глубокой
По коридору медленно бредет,-
Не вынесет он жизни одинокой –
Нет, он Светланки не переживет!
Но я скажу: к чему теперь рыданья?
К чему теперь ненужные слова?
Стенанья ваши, ваши оправданья-
Теперь, когда она нездорова?!
Не вы ль сперва Светланку не жалели
И жизнь ей отравляли, как могли?!
Вы, вы Светланку привели к постели!
Вы до болезни Свету довели!
Не Эренбург ли, словно маркитанке,
Хулы Светланке нашей изливал?!
Не ты ль, Валера, унижал Светланку,
Когда ей взносы членские сдавал?!
Не Щитов ли ей портил кровь и краски? (мы с ним вместе делали «Гуманитарий»)
Не Костин ли рублями донимал, (деньги брал взаймы)
А ей хотелось человечьей ласки…
Ты, Коробов, ей этой ласки дал?!
И коли уж случится (хоть не верю я),
Цветок погибнет в клевете дыму, -
Нет, вы не скроетесь под маской лицемерья!-
Светоубийцами вас люди назовут!
Я понимаю сложности молодого поэта, изводящего «единого слова ради» тысячи слов при подборе рифмы, поэтому прощаю автору и «маркитанку», и какой-то «дым клеветы» заодно «с хулой» Эренбурга. В остальном же считаю для себя этот стишок Толика вполне даже нетленкой. Тем более, он все-таки более правдив, чем тот, что пришел в следующей записке – эта была от Костина.
Письмо самоубийцы к NN
Я Вас когда-то искренне любил!
Я Вас в мечтах ласкал, моя Светлана.
Но жить теперь моих превыше сил:
Перед глазами – подоконник, Митрофанов…
И Вы, коварная, в объятьях мальчишки этого –
Вы улыбались мило!
Летят мои хулы незримой ратью:
Прощай, неверная, мы встретимся в могиле!
Тут исключительно один только художественный вымысел. Правда только в том, что накануне на черной лестнице я курила и разговаривала с Юрочкой Митрофановым – сыном наших преподавателей Ачатовой и Митрофанова, - который часто приходил к нам в общежитие. Клянусь! Чтоб я так жила!
А теперь еще об одном стихотворении. Оно появилось накануне 7 ноября сначала в стенной газете на военной кафедре, а потом долго висело над кроватью Левки Эренбурга в их комнате. Я говорю о стихотворении майора (или капитана – не помню) Мурзабекова. До сих пор считаю его шедевром. И, как другие шедевры, этот прочно живет в моей памяти всю жизнь.
И вот долгожданная пора: праздник Великого Октября!
Народ по зову партии Ленина опять на подвиги идёт!
Идёт через годы и века, неся счастье и свободу.
Клялись отстоять это друзья на благо мира и народу.
И вот уже в преддверии большой облетело весь шар земной:
Выполним обязательства девятой пятилетки и делаем себе на будущее пометки.
И студенты кафедры военной говорят: «Что мы ведь не с Вселенной, (так в оригинале)
Будем учиться и шагать вперед, куда партия Ленина нас ведет!»
Ну, каково? Не знаю почему, но меня больше всего трогала «большая преддверия». Но это еще не всё. Эренбург, вдохновленный стихотворением своего преподавателя, написал и ответ. Это стихотворение полностью я не помню, однако начиналось оно так:
«Нам ли, студентам кафедры военной,
Прыгать, как шлюхам, с двойки на тройку?»
Говорят, его потом вызвал к себе Зельвенский (то ли полковник, то ли подполковник, и за фамилию тоже не ручаюсь) и сказал ему: «Эренбург, да Вы синеблузник!»
Несколько лет назад я прочитала Лёвке это стихотворение и первые две строчки его опуса, желая услышать продолжение, но он ничего вспомнить не смог. А жаль.
Светлана Задулина, кафедра советской литературы, выпуск 1977 года
В тот же момент по случайному совпадению Леша Демьянчук размещает у себя в личных фотографиях в Одноклассниках такую картинку с комментарием:
"Встреча в Москве с Лёвкой Эренбургом. Четверг, 20-е декабря 2012 года. Сидим в маленьком ресторанчике в Камергерском переулке, пьём кофе и говорим, говорим, говорим... Лёвка приезжал на свой спектакль, который поставил во МХАТе ("Преступление и наказание"), а я - просто с ним повидаться. Но был и на спектакле. Сидел (по особой контрамарке) в первом ряду сразу на двух стульях. Забавно, это были 21-ое и 22-е места, но я принципиально сел на 21-ое т.к. и число было 21-ое - обещанный конец света. Конца не дождался. А вот кофе в служебном мхатовском буфете неплохой. И снова мы говорили, говорили, говорили..."